День гнева. Новая сигнальная [сборник Литрес] - Север Феликсович Гансовский

мельче. Тогда их командир сказал, что надо в шлюпке отвезти на глубокое место якорь, а потом, наматывая цепь на брашпиль, стащить судно. Однако цепь оказалась слишком тяжелой, провисала. Пмоис и служитель в черной фуражке – его звали Микки – решили, что можно облегчить яхту, снеся весь груз с борта на берег. Уже все были мокрыми, замерзшими, несчастными. Тем не менее по грудь в воде принялись таскать бочонки с пресной водой, разные ящики и пакеты. Лех заметил, что Брабант постоянно уклонялся от усилий. Взявшись за канистру, подолгу стоял неподвижно, ждал, чтоб кому-нибудь подать с борта. Перекусили на берегу консервами. Отлив кончился, вода уже прибывала. Все время поглядывали на море, опасаясь увидеть судно или самолет. Когда солнце повисло совсем низко, Микки крикнул с яхты, что она всплыла. Все со страхом смотрели на Пмоиса – неужели заставит сейчас переносить груз на борт?

Он поднялся решительно:

– Давайте носить.

Макгиннес, Лех, Оппер встали, пошатываясь. Брабант продолжал сидеть, зябко обхватив коленки руками.

– А вы что?

Виктор безучастно поднял голову, глядя на Пмоиса:

– Не могу. Всё… Я, к сожалению, пас.

– Как – не можете? Это ж наше общее дело.

Брабант пожал плечами:

– Возможно. Но я уже выдохся.

Затылок у Пмоиса вдруг налился кровью, он шагнул к Виктору:

– Встаньте!

Лех почувствовал, что сейчас что-то произойдет. И знал, что он сам на стороне Брабанта. Нельзя же требовать от людей невозможного.

Марта странно кашлянула и рассмеялась. Все обернулись к ней. Она смеялась все громче, задыхаясь. Истерика.

Пмоис подскочил к ней, с силой ударил ладонью по щеке. Женщина тотчас умолкла, держась за щеку, отступила.

Так или иначе, они погрузились в тот вечер. Сатанинская была работа. Когда Лех взялся за ящик с консервами, подумалось, что ни за что на свете не поднять. И уж тем более не донести до шлюпки по скользким камням. Но потом им овладела злоба на Пмоиса. Ведь это именно Пмоис и другие, сильные, активные, сделали мир таким, каков он есть. Лишили Леха возможности хоть к чему-нибудь прилагать усилия. А теперь сам же требует работы. И злоба придала Леху энергии. Он хватал ящики и бросал их в шлюпку, как в лицо Пмоису. Нá же! Нá!..

(Видимо, у других тоже было это чувство.)

Отплыли ночью. Лех вроде еще и глаз не успел закрыть, как явился Микки-механик. В трюме открылась течь – скорее всего, когда сидели на мели. Надо было откачивать ручной помпой.

Откачивали и весь следующий день. Яхта шла под полными парусами курсом NW75. Когда солнце было в зените, Пмоис попытался определить положение судна – ощутилось, что он не очень силен в таких вещах. Впервые объяснил, что их цель – Удатский архипелаг. Но Лех ничего не почувствовал при мысли о свободе – очень был измучен. Из-за ящиков все тело было в синяках, руки покрылись волдырями. Вечером после очередной вахты на помпе он еле выбрался из трюма и на палубе оперся о фальшборт. Слева уходил в воду тросик лага. Волны катили быстро, обгоняя яхту, – несоответствие было между внезапно стихшим ветром и скоростью их хода. Пробежавший Пмоис озабоченно бросил, что барометр упал. Тяжесть нависла в атмосфере, горизонт качался, то взмывая высоко вверх, то начисто опрокидываясь. При мысли о том, что предстоят еще недели в море, а через четыре часа надо сменять Руди на помпе, Леху стало муторно. И вдруг пришло облегчение. А зачем, собственно, мучиться? Ну не вышло. Он оказался неспособным вырваться. И пусть. В конце концов, это так просто – сделать шаг за борт.

Не позволяя себе ни о чем больше думать, он занес ногу на деревянные перила. В этот миг его сзади схватили за плечо.

Ви сказала:

– Подожди.

За двое суток она тоже сильно изменилась. Глаза поблекли, щеки висели, лицо стало серым. Отвернувшись, порылась где-то у себя на груди, извлекла зелененькую коробочку. Заслонила Леха от штурманской рубки.

– Нá.

И тут шторм обрушился на судно.

Они устроили военный совет в джунглях. Сели все на траву, и Пмоис стал рассказывать, что знал об этом острове.

Двадцать дней минуло с той поры, как Ви спасла Леха – дала «усилитель». Но ему-то это время казалось годом.

Тогда он помог Ви подняться после удара ветра. Небо сразу потемнело, в кромешной тьме они добрались до каюты. Там вода гуляла по полу, рядом в камбузе пистолетными выстрелами хлопали, раскрываясь и затворяясь, железные дверцы печки, Лех влез на койку, она вела себя подобно дикому коню – старалась скинуть. Держась немеющими пальцами за бортик, он подумал, что так можно просуществовать минут двадцать, не больше. Но они выдержали все две недели, что продолжалась буря. Качали помпу по часу, ветер гнал судно прямо в центр океана. Разница между днем и ночью исчезла, солнце вовсе сгинуло, погасло или укатилось в другую галактику. Был момент, когда с глухим треском лопнул трос плавучего якоря, яхту развернуло бортом к волне. Огромный вал обрушился на них, но ветер сам выправил положение судна. Потом Лех понял, что, не будь урагана, они восстали бы против Пмонса, но тут надо было жизнь спасать.

Эти четырнадцать дней остались в памяти Леха отрывками. Смыло за борт Оппера, Пмоису вывихнуло руку. Лех не осознал сначала ни того ни другого – просто приходилось больше стоять на помпе.

Затем однажды посветлело и солнце осветило океан. Волны уже не ударяли судно, а плавно, как на качелях, приподнимали. Беглецы вылезли на палубу, тупо смотрели, как прыгают в воздух неведомо откуда взявшиеся летучие рыбы. Пмоису вправили руку, он произвел счисление и сказал, что шторм сбросил их на три тысячи миль к югу. Трудно было представить себе этот гигантский прыжок.

Принялись осматривать судно. Паруса были изорваны в клочья вместе с ликтросами, в каютах доски пола плавали в воде. Когда убрали все, Лех по-новому оглядел своих товарищей. Одежда посеклась на швах, порвалась. Все были страшные, избитые, в ссадинах, но что-то живое светилось в глазах. Только Брабант съежился, молчал. Взяли курс SO240. Пассат надувал паруса; посмотрев на них, можно было представить себе, что вернулись времена смелых открывателей Земли – капитанов.

Так плыли неделю, и Лех начал ощущать в себе необычное. По утрам еще одолевала слабость, но к середине дня тело делалось упругим. Пальцы сильнее брали отполированную ручку помпы. Хотелось разговаривать и шутить. Он сказал Микки, который так и не расставался со своей черной фуражкой:

– Слушайте, почините печку. У вас такой вид с этим козырьком, будто вы механик. Или вы нас все время